Хотя детальная история отношений между машиной письма и духом Запада лежит за рамками этой книги, мы не можем покинуть древний мир, не открыв еще один текст: «Corpus Hermeticum». Эзотерическая мозаика алхимических, астрологических и мистических текстов, подвергавшихся компиляции во II–IV веке н. э., «Неrmetica» считалась единственной работой, написанной нашим старым знакомым Гермесом Трисмегистом.

 Несмотря на отчетливо различимый христианский аромат, исходящий от ее страниц, «Hermetica» остается языческим текстом, утопающим в характерном для поздней античности популярном платонизме и отмеченным надмирным религиозным темпераментом. Книга рисует человеческие существа обладающими звездной природой, но скрытыми облаком телесной материи. Разнообразные тексты, составляющие ее, сходятся на том, что посредством некой алхимии души, одновременно философской и мистической, подающий надежды последователь гер-метизма может трансмутировать глину своей низшей природы в золотой свет гнозиса, мистическую вспышку люминисцентного знания, которое пробуждает божественный ум в сердце «я». Наряду с этим трансцендентальным мистицизмом в «Hermetica» можно найти и приемы механистического египетского колдовства. Как объясняет Гарт Фоуден в «Египетском Гермесе», архетипический египетский волшебник был чем-то вроде божественного технолога: его сила «считалась беспредельной, почти равной той, которой обладали боги, ибо он был обучен формулам, при помощи которых божественные силы, наполняющие Вселенную, можно сковать или освободить»21. «Hermetica», таким образом, представляет собой духовную инструкцию по эксплуатации миров — и далеких и близких. 

Современный мир обязан этой мистической смеси гностической психологии и оккультной механики куда больше, чем можно ожидать. Книга снова заняла свое место в творческом воображении Запада в период расцвета итальянского ренессансного гуманизма, в первый действительно современный момент истории. Корпя над арабскими переводами старых греческих и латинских текстов, филологи шумного, предприимчивого города-государства Флоренции — стартовой площадки новой интеллектуальной эры — заново познакомили Европу с греко-римской цивилизацией. Гермес Трисмегист все еще сохранял репутацию, сравнимую с имевшейся у Моисея. Так что, когда флорентийский промышленник и транснациональный банкир Козимо Медичи наконец заполучил арабскую копию «Hermetica», он приказал Марсилио Фичино прекратить работу над переводами Платона и начать работать над старым волшебником.
Интеллектуалы Ренессанса впитывали «Hermetica» как метафизическую амброзию, собранную на заре времен. Когда Пико делла Мирандола сделал свое знаменитое заявление: «О, что за чудо — человек!» — в своей потрясающей основы гуманистической «Речи о достоинстве человека», он провозгласил революционный взгляд на человека как хозяина собственной судьбы. Но одновременно Пико цитировал слово в слово «Hermetica», перерабатывая алхимическую мечту о самообожествлении для мира более динамичного, родившегося из статического космоса Средних веков. Человек должен быть магом, наделенным свыше кодами доступа к космосу и сознанию, совершенствующим себя на своем пути. В «Речи» Пико цитирует Верховного Деятеля: «Мы создали тебя существом ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, так, чтобы ты мог как свободный и гордый ваятель себя самого отлить себя в той форме, которую ты предпочтешь».

 В этом утверждении — корни современного мира: Гуманность садится в кабину пилота, заправляется топливом разума, воли и воображения и устремляется в полет, не сдерживаемый более религиозным авторитетом или путами природы. Мы мутанты, делающие сами себя, «свободные и гордые» ваятели самих себя и, неизбежно, также и большого мира вокруг нас.
Космология «Hermetica» оказалась необратимо привлекательной для людей, подобных Пико и Фичино, развив инструментальное отношение к Вселенной, полной энергии и силы. «Hermetica» изображает космос как живую душу, магнетическую сеть сообщений, которые связывают землю, тело, звезды и далекие божественные сферы. К этой anima mundi7может получить доступ при помощи символических ритуалов церемониальной магии даже такой набожный христианский неоплатоник, как Фичино. Используя мультимедийный набор инструментов, включающий талисманы, камни, жесты и запахи, маги вроде Фичино могут вызывать и перенаправлять резонирующие массивы фантазмов и сил. Для того чтобы получить вибрации любви, к примеру, волшебник должен ждать, покуда Венера не придет в наиболее подходящее положение среди созвездий, в каковой момент он должен ритуально расположить предметы и элементы, связанные с функциями Венеры: медь и розу, лампу, чресла и талисманы с изображением богини.
Современные психологи, такие как Джеймс Хиллман и Томас Мур, считали магию Фичино моделью архетипической психологии, которую они называли «работой души». Эти мыслители верили, что губительное падение нравов современной жизни может быть преодолено возвращением к заколдованному, но динамическому космосу ренессансного герметизма. Но смесь гуманистической веры в свои силы с космическими манипуляциями оккультизма эпохи Ренессанса предвещала ту жажду познания и то инструментальное отношение к миру, которое после множества поворотов и изменений стало доминировать в науке и технике современной цивилизации. Как считала Френсис Йейтс, один из великих историков герметической традиции, «ренессансная концепция» анимистической вселенной, управляемой магией, подготовила приход концепции механистической вселенной, управляемой математикой». 

Как отмечает Йейтс, фигура ренессансного мага открыла новый modus operandi человеческой воли: «Стало достойным человека и важным оперировать, производить действие; работа имела также религиозный аспект, и не противоречила воле Бога идея о том, что человек — это великое чудо — должен упражнять свои силы». В конце концов, эти силы были направлены не на мистическую цель самообожествления, а на сотворение посредством технологии тысячелетнего царства, которое венчает христианский миф.
Из всех герметических искусств алхимия в наибольшей степени предвосхищает современную науку и ее страсть к материальным преобразованиям. Это не должно нас слишком удивлять, ибо огненные иероглифические действа алхимии заимствовали свои приемы из металлургии, одной из самых могущественных и загадочных технологий древнего мира. В своем огромном исследовании «Кузница и тигель» Элиаде утверждает, что металлурги были колдунами, хакерами своей эпохи, инженерами-анимистами, которые похищали материалы, перевариваемые в пещеристом чреве Матери Природы, и ускоряли их органическую эволюцию в кузнице. Их работа была окутана табу. Это была работа против природы — opus contra natura, как будут говорить алхимики впоследствии. Из этого металлургического действа и родилась главная цель алхимиков: трансмутация низших металлов, таких как свинец, в золото — задача по созданию ценности из бесполезной руды, которая привела алхимиков-профанов к подделке монеты.
История и символика алхимии полна парадоксов и темных моментов, и мы не должны удивляться тому, что покровителем этой работы был Меркурий, бог, чей металл-тезка соединяет текучесть жидкого серебра и глубокую двойственность самого искусства. Подобно ускользающей фигуре Гермеса, алхимия уделяет много внимания полярностям, динамике, эротике и огненному взаимодействию — или conjunctio — противоположных элементов и состояний бытия. Эта движущая вперед двойственность отражена в вопросе, с которым сталкиваются все исследователи алхимии, начинающие углубляться в историю этого искусства: что же эти парни в действительности делали? Была ли Великая Работа физической или духовной, сексуальной или воображаемой, грязной или умозрительной? Язык и образный ряд алхимии вызывают в воображении мрачную лабораторию с бурлящими перегонными кубами, горелками и гниющим навозом, и кажется совершенно очевидным, что многие алхимики занимались практическими исследованиями в области химии, исследуя золото и другие металлы. В то же время работы Карла Юнга и других ясно продемонстрировали, что алхимия была еще и языком архетипического символизма, который производил всю грязную работу в виртуальных лабораториях души.
Для мистиков алхимии психическое было заключено не в камне. Его низшие, или базовые, качества могут быть очищены посредством психологических и, возможно, физиологических техник, которые ведут свое происхождение из металлургической традиции. В Китае, где металл считался пятым элементом, наряду с землей, огнем, водой и деревом, эта традиция «внутренней алхимии» совершенно определенно концентрировалась на создании эликсира бессмертия. В исламском мире и в Европе алхимики искали знаменитый философский камень — противоречивый меркуриальный символ, означавший одновременно настоящий камень, тинктуру с необыкновенными свойствами и финальную цель трансмутации собственной природы (включая тело) в бессмертный дух. В среде алхимиков-христиан lapis philosophorum стал ассоциироваться не только с Христом-искупителем, но и со спасением всего мира — краеугольным камнем будущего Нового Иерусалима.
Магический анимизм алхимии и прочих герметических искусств был далек от вредных для мозгов предрассудков. Он помог утвердить практики и парадигму современной науки. Герметический взгляд на мир, сформированный людьми вроде Парацельса, странствующего целителя и алхимика начала XVI столетия, отвергавшего аристотелианскую медицинскую традицию, к которой все еще прибегала церковь, в пользу исследования самого тела. Исследования Парацельса, которые, как считается сегодня, стали зачатками современной фармакологии, сочетались с глубоко магическим мировоззрением, омываемым духовными силами и милленаристскими мечтами о человеческом совершенстве. Следующий век произвел грандиозный скачок в области, которая потом была названа «натурфилософией», но многие из ее находок, от астрономии до химии, впервые кристаллизовались в оккультном тигле. Исаак Ньютон играл ключевую роль в утверждении механистического взгляда на космос, низвергнувшего неоплатонизм, доминировавший в физике до XII столетия, и продолжившего влиять на окончательную ориентацию науки в сторону природного мира. Но хотя Ньютон открыто участвовал в работе только что созданного в Британии Королевского общества, которое избрало разум единственным арбитром в натуральной философии, он в частном порядке отдавался магическим чудесам герметической науки и проводил ночи напролет, зачитываясь алхимическими трактатами.
К концу XVII века динамика исторического процесса, высвобожденная наукой, могла развиваться лишь в условиях окончательного исключения души из картины мира. Искусство алхимии, в высшей степени западный гибрид материальных экспериментов и психической интроспекции, разделилось на экзотерическую и эзотерическую ветви, на химию и оккультизм. Великое Разделение Латура свершилось: уходящая в небо концептуальная стена отделила отныне слепой и немой мир природы от постоянно меняющегося мира культуры и его слишком человеческих смыслов. И, хотя технологические проекты эмпирической науки и алхимические проекты мистического гнозиса явно отличаются друг от друга, как яблоки и орангутанги, в известном смысле они происходят из одного и того же архетипа герметического мага. Иоан Коулиано пишет:
Историки ошибались, приходя к выводу о том, что магия исчезла с пришествием «количественной науки». Последняя просто подменила собой известную часть магии, расширив ее мечты и цели средствами технологии. Электричество, быстрый транспорт, радио и телевидение, авиация и компьютер всего лишь исполнили обещания, впервые сформулированные магией, став результатом сверхъестественного творения волшебников: производить свет, мгновенно передвигаться из одной точки в другую, общаться с удаленными областями пространства, летать по воздуху и иметь непогрешимую память25.
Коулиано напоминает нам, что, хотя технология ускорила бег всадника светского гуманизма и привела к развитию механистической идеологии, она также подсознательно пробудила и облекла плотью наши представления и желания, впервые появившиеся в алхимических мензурках герметического мистицизма. Могущественная аура, которую продвинутые технологии излучают сегодня, проявляется не только из-за их новизны или мистифицирующей сложности. Она, кроме того, является следствием буквального воплощения виртуальных проектов, которого желали волшебники и алхимики старого времени. Магия — это подсознательное технологии, ее собственное иррациональное заклинание. Наш современный технологический мир — это не природа, а вторичная природа, сверхприрода, и чем интенсивнее мы исследуем границы сознания и материи, тем больше плоды нашего разочарованного производства сталкиваются с риторикой сверхъестественного.