Как писатель, я вошел в пору зрелости, когда начинаешь становиться известным; подрастающие дети слышат о знаменитых людях, в частности о нас, и мы должны с этим смириться. Они знают, что я сочинитель, и стоит мне появиться среди детей, как они с жадностью набрасываются на меня и требуют, чтобы я рассказал им сказку — добрую старую сказку Ханса Кристиана Андерсена — или какую-нибудь новую, они полагают, что голова у меня набита ими. Я люблю детей, и когда они меня как следует допекут, я сажусь в большое кресло и прошу, чтобы мне дали стакан воды с сиропом. Вот она настала, прекрасная минута. Если кто-то из малышей вдруг вскрикнет во время моего рассказа, не подумайте, что я тайком ущипнул озорника, скорее всего у этого божьего ангела появились нездоровые галлюцинации. Я уже говорил, что не щиплю детей, когда они слушают невнимательно, не наказываю их, но чувствую себя оскорбленным. Вот кто-то фыркнул, неужели я? Да, в самом деле это я; перед тем как начать рассказ, я всегда вхожу в раж. Итак, слушайте прекрасную сказку про камбалу… Я начинаю рассказывать, а лица окруживших меня детей отражают бездну любознательности. У этой бездны нет дна, опусти в нее новый длинный рассказ про солнце и луну, про волосатых троллей и тому подобное, она проглотит его, и зияющая пустота потребует от тебя новый: а что было потом? У них зверский аппетит, трудно бывает придумать иногда, что же еще бросить им в раскрытые рты. Что же до сказки про камбалу и Исебиль, то дети готовы слушать ее вновь и вновь с неослабным вниманием. Я сам очень люблю эту сказку и, рассказывая ее, невольно начинаю доверительно покачивать головой, как делали в старину. Кто первоначально придумал эту бесподобную сказку, которая при всей своей лаконичности обнажает всю человеческую натуру и воссоздает картину морской стихии, как ни одно пространное описание? Кто этот человек, некогда проникнувший в самое существо этой темы и исчерпавший ее раз и навсегда? Таких сказок нынче не пишут, мы им не верим, но они являются всеобщим достоянием, как древние пагоды и готические церкви, которые земля создала однажды и никогда более не создаст. Ибо детство человечества не возвратится. Но у нас есть дети… Итак… Слушай, слушай сказку-быль про злодейку Исебиль. У скалы на дне морском камбала лежит пластом. Я обычно читаю эти стихи монотонно, низким голосом, нараспев, вроде того как крестьянские дети читают псалмы; по мере того как Исебиль утверждается в своей карьере, голос мой звучит все более зловещим заклинанием, и под конец, когда камбала теряет терпение, сгущается до страшного, утробного. Это всегда производит эффект, дети дрожат от восторга до мурашек на коже. Эта сказка совершенствовалась, округлялась и сокращалась, ведь ее столетиями рассказывали детям, в ее современном виде мы получили эту сказку из-под пера Эленшлегера. И то, что для детей всегда огорчительно, здесь вызывает их полное удовлетворение: когда они узнают, что она снова сидит в грязной канаве, они невольно хлопают в ладоши! В блистательной сказке Асбьёрнсена «Отец в доме голова» конец глупый, детей сильно волнует судьба собачки, которая служит приманкой, они разочарованы тем, что в сказке не восстановлена справедливость. Поэтому я позволяю себе добавить — мол, когда собачка вернулась домой, ее напоили жирным молоком, накормили горячими блинами и уложили на шелковые подушки, и тогда моя публика считает эту сказку прекрасной. Когда сказке про женщину в грязной канаве приходит конец, дети хотят услышать новую историю про камбалу и пожирают меня глазами; от меня ее ждут, и мне ничего не остается делать, и вот вам «Сказка про золотую камбалу». Где берут камбалу? Ясное дело, у торговца рыбой. Он живет в лавке и достает рыбу из большого бассейна; можно увидеть, как она там плавает, пуская пузыри, и сует голову в угол, откуда течет свежая вода. Камбалу можно купить и у рыночных торговок на Гаммельстранне, и еще у тех, кто катит по улицам тележку и распевает: — Отменная камбала! Но откуда они берут ее? Сперва надо ее поймать. Каждое утро рыбаки в зюйдвестках и высоких сапогах уходят в море на лодках с компасами и якорями; они плывут в штиль и непогоду к рыбным садкам на канале возле музея Торвальдсена и ловят камбалу сеткой, прикрепленной к концу шеста. На долю рыбака выпадает больше бед, чем радости, радости, радости… (Смех!) Ну ладно, я вижу, вы тут все шибко умные, вы знаете, что рыбак ловит рыбу в открытом море, что в садке ее держат, чтобы она была живая до того, как ее начнут готовить нам обед. А сейчас вы услышите, как камбала появилась в море. Вначале камбалы ничем не отличались от других рыб, плавали на брюхе, и было у них по два глаза. Но вот однажды тихой ночью в море окунулась луна, и там, где ее отражение качалось на волнах, появились плоские золотые рыбки одна за другой, и все они были принцессы, дети луны. Найти подобных себе они не могли и потому породнились с семейством камбалы, чем это семейство ужасно гордилось, хотя у них народились плоские дети. От них и пошли в море камбалы; они происходят из знатного рода и смотрят на своего божественного предка, поэтому глаз у каждой камбалы обращен к небу. Камбалы появились давно, на заре времен, далеко отсюда, в Атлантическом океане, но постепенно, мало-помалу, они приплыли в Данию, и тут по большей части и живут, потому что дно у нас очень плоское. — Тому, кто сам плоский, — говорит камбала, — удобно жить на плоском месте. Не плавать же, в самом деле, каждый день через Гибралтар. Там-то рыбам приходится держаться перпендикулярно дну, ведь надо же сохранять равновесие. Нынче камбалы, разумеется, не золотые, однако видно, что в жилах у них течет божественная кровь; они усыпаны веснушками, можно подумать, будто это следы заржавленных трехдюймовых гвоздей, но это родимые пятна; а у некоторых на коже золотистые брызги — знак того, что они сродни полной луне. Рот у камбалы искривлен в презрительную гримасу — это означает, что она из рода знатных рыб. Гримаса говорит о том, что она слишком хороша для этого мира, однако в аппетите у нее недостатка нет! Аппетит у нее не хуже чем у акулы; только вот беда — верхняя челюсть у камбалы устроена так, что ей приходится переворачиваться во время еды, но она с этим прекрасно справляется. Неплохая идея смотреть с презрительной гримасой на всю пищу, чтобы другие рыбы не стали ее есть, боясь проявить дурной вкус, тогда вся эта еда достанется тебе самой. Такова сегодня камбала, вполне возможно, что благородные замашки у нее от луны, а аппетит от речной камбалы. Однако слушайте, что я хочу рассказать вам. Камбала не может забыть свое происхождение. Она лежит на дне, но глаз ее устремлен вверх, она находится в своей стихии, ведь она дышит жабрами, но ее настоящий дом наверху, она в этом не сомневается. Древняя традиция этого рода, ее удел — лелеять неясную мечту о луне. Камбала живет в своей стихии, но неизменно проявляет тягу к возвышенному, это чувство естественно для нее, как голод; и каждая камбала знает с детства: если хочешь однажды осуществить свою мечту, выполнить свое назначение — подняться до луны, нужно есть. Однажды, вовсе не так уж давно, жила-была молодая камбала, которую ужасно мучила тоска. Она принадлежала к старинной знатной семье, о чем свидетельствовало множество пятнышек у нее на коже, делавшее ее почти золотой. Ее родичи были выходцами из Северного моря и эмигрировали в Ниссумфьорд, где они вместе с сотнями других своих сверстников величиной не более монетки в пять эре сновали по песчаному дну в поисках пищи. Надо вам сказать, что в Ниссумфьорде нет почти ничего, кроме песка, и молодь камбалы растет там ужасно медленно, ее мальки до того тощие, ну просто призрачные. Молодой камбале, поверьте, приходилось там несладко. Лежа на дне, испытываешь голод и тоску, а это, собственно говоря, одно и то же, и маленькая камбала в это время ужасно тосковала о луне. Она была мечтательницей и поспевала всегда раньше всех, когда какой-нибудь червячок поднимал голову с песка и целая стая мальков падала на дно, как осенняя листва; нашей юной камбале больше всех хотелось попасть на луну, поэтому она плыла быстрее всех и хватала червяка. Она выросла самой сильной, и когда рыбак тянул невод по фьорду, менее удачливые рыбки были еще малы и проскальзывали сквозь ячейки, а наша молодая камбала попалась! Вот награда мечтателю! За свои успехи она получила знак отличия — контрольную отметину на плавнике, по которой можно было определить, когда ее поймали. Потом ее с честью отпустили подальше от берега, в устье Лимфьорда, где дно устилает прекрасный ил — настоящий рай с червяками и ракушками, так что маленькая камбала было подумала, уж не на луне ли она очутилась. Но это продолжалось недолго, вскоре голод снова дал себя знать, нет, это не настоящий дом для нее. Искривив рот, набитый илом, камбала сказала: — Поднимайся выше, избранница. Разумеется, камбала все время полагала, что она сама хозяйка своей судьбы, то, что мы называем этическим моментом истории. Невероятно, но Дания ухитряется разводить камбалу так, будто засеивает и возделывает поля; отловленные и помеченные маленькие камбалы выпускаются на новые места в Лимфьорде, чтобы они здесь подкормились, а когда они вырастают и набирают вес, «урожай» снимают. Можно сказать, таково провидение по отношению к камбале, оно послано ей свыше. Все, что требуется от нее, покуда она обитает на дне, для чего она как бы и создана, это давать волю своему здоровому аппетиту. И это высокое чувство — желание послужить всеобщему благу — возникает мгновенно; чем эгоистичнее и жаднее камбала, тем полезнее она для общественного хозяйства, только она этого не ведает. Кто это там смеется? Наша камбала, к стыду своему, не думала об обществе, она жертвовала собой ради себя же, она была коллекционером, ее интересовали червяки и прочие лакомства, и, вовсе не задумываясь об интересах общественных, она собирала частную коллекцию для своего желудка. Что другие тоже хотят есть, она знала, но это ее не волновало. Итак, она отъелась и выросла. Мечтать она тоже не переставала. На следующий год, когда рыбак закинул невод на откормочной мели, она попалась первой, другие рыбки выскользнули из ячеек сети, которая была намного реже, чем та в Ниссумфьорде, но она выскользнуть не смогла. — Никак мне в сеть попался золотой самородок, — сказал рыбак. А камбала улыбнулась и сильно ударила хвостом. — Какой вежливый и остроумный человек, этот рыбак, — воскликнула она. Теперь камбалу повысили в ранге, перевели в «пруд» — на большое рыболовное судно в Фредериксхавне, одно из тех, что с коричневыми парусами и намалеванными номерами стоят в канале возле биржи; здесь она плавала вместе с другими удостоенными этой чести и смотрела сквозь дырки в дне судна на зеленую глубь воды. — Интересно, но… разве нам здесь не будут давать никакой еды? Камбала совершила путешествие через Каттегат в Копенгаген, за все время она не съела ни крошки и обессилела; за прежние заслуги ее поместили в садок у Гаммельстранна. Ночью со дна, переваливаясь с боку на бок, поднялся подкаменщик и заглянул через щель в садок к камбалам; скорчив противную гримасу и пошевелив длинными колючками на морде, он принялся молоть вздор: — Попались! Завтра узнаете, что камбала рыба отменная. — Но молодая рыбка его не испугалась. Ясное дело, для того ее и поместили в садок, куда постоянно поступает масса свежей воды и где нечего бояться таких вот морских чертей, как этот, которого никогда такой почести не удостоят. И камбала возвела глаза к крышке садка. На следующее утро пришел рыбак с сачком и выловил из садка дюжины две рыб. Одна из них была необычно светлая, почти золотая и к тому же жирная, любо посмотреть. — Можно подумать, будто я луну поймал сачком, — сказал рыбак. И камбала от удовольствия сильно ударила хвостом. «Только не держите меня слишком долго на воздухе, не держите меня слишком долго на воздухе!» — подумала она. Теперь ей непрерывно оказывали знаки внимания: вначале привезли на берег — правду сказать, эти минуты были неприятными, но ведь ради карьеры можно и потерпеть, — потом пустили в бочку с водой, стоявшую на ручной тележке, повезли в город и теперь уж хвала камбале звенела вовсю: — Отменная камбала! — распевал этот превосходный человек, толкая тележку, это было настоящее триумфальное шествие. — Отменная камбала! — продолжал распевать он. Звуки его голоса ударялись о стены высоких домов, стоявших рядами, и эхо повторяло их. Камбале было даже как-то неловко, хотя эти слова были совершенно справедливы. Она сделала попытку стыдливо спрятаться в бочке за другими рыбками, которых этот человек не имел в виду. Но когда тебе оказывают протекцию, ты всегда оказываешься впереди других, ну просто до неприличия; и ее продали первой! Да, и так она попала в кухню, и нам подали ее на обед. Стало быть, она ела столь жадно сначала в Ниссумфьорде, потом в устье Лимфьорда, боролась за каждый кусок и набивала себе брюхо лишь для того, чтобы другие могли почувствовать вкус этой еды, значит, это и был венец ее судьбы, на который взирал ее обращенный к небу глаз. Она была вкусна, эта прекрасная рыба с рисом и карри, слегка подрумяненная в масле. В голове у нее, как вам известно, есть такие кривые косточки, и мы сделали из них ну прямо-таки живого аиста с клювом и длинными ногами-ходулями и воткнули его в ломоть хлеба. Эта была одна из привилегий, которые получила камбала — она стала птицей, только теперь она об этом не знала. — А что было после? — спросили дети. — На этом сказка кончается. — Расскажи нам лучше опять про Исебиль, это гораздо интереснее… или какую-нибудь сказку Андерсена. И тут я принялся щипать их.
|