Современные исследователи в США предпочитают использовать термин «билингвизм» для явления, возникшего из бинарных проблем иммигрантов и таких социальных институтов, как «двуязычное образование». Термин «диглоссия» (предложенный Чарльзом Фергюсоном) указывает на использование одним человеком дополняющих языков для различный функций в социальной коммуникации. Уриэль Вайнрайх назвал свою классическую книгу «Языки в контакте», подчеркнув тем самым лингвистические формы влияния одного языка на другой в условиях использования в пограничных обществах.
Многоязычие может быть личным, социальным или межсубъектным. Личное многоязычие относится к знаниям и речевому поведению конкретного индивида, не обязательно разделяемых всем обществом. Социальное многоязычие относится к нации, племени или другой социальной группе, которая пользуется двумя или более языками. 

Когда Шмуэль Нигер, выдающийся идишский литературный критик, накануне Холокоста написал на идише книгу Ди цвейшпрахикейт фун ундзер литератур(«Двуязычие нашей литературы»), он имел в виду не то, что каждый еврей читает и на иврите, и на идише, но что существует большое национальное явление («наша литература»), включающее в себя две к тому времени вполне самостоятельные литературы. В начале XX в. многие идишисты не включили бы иврит в «нашу» литературу (литературу «народа»), а ивритоязычная культура в Палестине не включила бы в «нашу» литературу на идише. Книга Нигера стала, среди прочих, явлением в культурной политике, попыткой спасти идишскую литературу как часть еврейской культуры в то время, когда еще большинство носителей еврейского языка не знали и не читали другой литературы.
Профессор доктор Йосеф Клаузнер, возглавлявший в Иерусалиме кафедру ивритской литературы, написал многотомную «Историю новой литературы на иврите [sic!]», содержавшую подробные биографии всех ивритских писателей. Но он не включил туда тексты, которые большинство из них писали на идише. Так, он анализировал ивритскую прозу основателя и идишской и ивритской современных литератур Менделе Мойхер-Сфорима (Абрамовича), но не обращался к идишским оригиналам его книг. Профессор Клаузнер был сионистом-националистом и боролся за единый язык в единой стране для ивритского (а не еврейского) народа. 

Но Мойхер-Сфорим уже ответил ему: «Я люблю дышать обеими ноздрями» (идишем и ивритом). Ни Нигер, ни Клаузнер не включали в «нашу» литературу Кафку или Фрейда, как это часто делают в наше время в курсах по «еврейскому самосознанию» в Соединенных Штатах, базирующихся на молчаливом признании плюрализма диаспоры.
В новейшее время еврейское общество в Восточной Европе пользовалось идишем, ивритом, арамейским, русским, немецким, иногда польским — и все это внутри одной общины и даже внутри одной семьи, хотя не все ее члены владели ими. Многие женщины, особенно из низших социальных слоев, знали идиш и какой-нибудь «гойский» язык (местный славянский диалект), тогда как их мужья в какой-то степени владели немецким (лингва франка торговли) и языками еврейской учености — ивритом и арамейским. Так что все общество в целом владело пятью или шестью языками по «семейному сходству». Здесь мы видим третий, межсубъектный вид многоязычия, распространенный среди многих представителей данного общества, хотя и необязательный для каждого из них.
В дискуссиях о мультилингвизме мы сталкиваемся с тремя укоренившимися стереотипами. Во-первых, многие склоняются к тому, чтобы основывать свой анализ языка на произнесении слов, в этом случае многоязычие описывают как говорениена двух языках. 

Однако большая часть культуры сохранилась в письменном и печатном виде, как в случае с корпусом еврейских религиозных текстов, и язык, используемый на письме, может быть неизмеримо богаче разговорного. В средневековой Европе знание сохранялось на латыни, хотя ученые говорили на местных наречиях. Иврит и арамейский оставались источниками всего еврейского знания, хотя процесс овладения этим знанием происходил на разговорном языке (идише), — здесь мультилингвизм основан на трех языках в двух разных пространствах (речи и печати). С этим топосом связана романтическая идея аутентичности языка, «впитанного с молоком матери», т. е. родного языка.Но такому «естественному» овладению языком в детстве противостоит важнейший процесс обучения на всех этапах жизни. Большинство израильских евреев, и среди них большинство ивритских писателей XX в., пользовались ивритом в качестве базового языка,хотя он не был их родным языком.
В-третьих, национально-государственная идеология пропагандировала идеал: «Один народ, одна земля, один язык» (и один лидер). На поддержание этого единства, на идентификацию этнополитических границ с границами языка работали силы государства и/или культурные власти. А если национальное единство не вязалось с реальными фактами, то уклоняющимся индивидам или группам навязывали его. Подобным образом во Франции были подавлены или уничтожены множество диалектов ради введения одного национального языка. 

В языке идиш XX в. идишисты насаждали унифицированный «стандартный язык» среди разнообразных диалектов, главным образом через школьную систему и обязательное унифицированное правописание. А в Палестине начала XX в. иммигрантам, свободно владевшим разными ашкеназскими диалектами иврита, навязывали сефардское произношение. Но усвоение частично совпадающей идентичности народа, страны и языка было, по сути, лживым.

 В истории между этими тремя категориями существовала большая асимметрия. Языковую / этническую / национальную / государственную идентичность следует рассматривать как горизонт, энергию для гомогенизации больших социальных групп и цель для националистических и культурных движений.