Как Рим приобрел владычество (350–140 годы до н. э.)

Патриотизм являлся частью религии; человек любил свое отечество, потому что любил богов-покровителей, потому что там был пританей, священный огонь, праздники, молитвы, гимны, а вне отечества у него не было ни богов, ни культа. Этот патриотизм был верой и благочестием. Но когда у жреческой касты отняли власть, то вместе с древними верованиями исчез и этот вид патриотизма. Еще оставалась любовь к городу, но она приняла другую форму.
Теперь отечество любили не за религию и богов, а за его законы и институты, за права и безопасность, которые оно давало своим гражданам. Мы видим из надгробной речи, которую Фукидид вкладывает в уста Перикла, какие причины заставляли любить Афины. «Наш государственный строй не подражает чужим учреждениям; мы сами скорее служим образцом для некоторых, чем подражаем другим. Называется этот строй демократическим потому, что он зиждется не на меньшинстве, а на большинстве. По отношению к частным интересам законы наши предоставляют равноправие для всех; что же касается политического значения, то у нас в государственной жизни каждый им пользуется предпочтительно перед другим не в силу того, что его поддерживает та или иная политическая партия, но в зависимости от его доблести, стяжающей ему добрую славу в том или другом деле; равным образом скромность звания не служит бедняку препятствием к деятельности, если только он может оказать какую-либо услугу государству. Мы живем свободною политическою жизнью в государстве и не страдаем подозрительностью во взаимных отношениях повседневной жизни; мы не раздражаемся, если кто делает что-либо в свое удовольствие, и не показываем при этом досады, хотя и безвредной, но все же удручающей другого. Свободные от всякого принуждения в частной жизни, мы в общественных отношениях не нарушаем законов больше всего из страха перед ними, и повинуемся лицам, облеченным властью в данное время, в особенности прислушиваемся ко всем тем законам, которые существуют на пользу обижаемым и которые, будучи написанными, влекут общепризнанный позор… Повторяющимися из года в год состязаниями и жертвоприношениями мы доставляем душе возможность получить многообразное отдохновение от трудов, равно как и благопристойностью домашней обстановки, повседневное наслаждение которой прогоняет уныние… Мы нашей отвагой заставили все моря и все земли стать для нас доступными, мы везде соорудили вечные памятники содеянного нами добра и зла. В борьбе за такое-то государство положили свою жизнь эти воины, считая долгом чести остаться ему верными, и каждому из оставшихся в живых подобает желать трудиться ради него…»201
У человека еще есть обязанности по отношению к городу, но они зиждутся на другой основе. Человек по-прежнему жертвует жизнью, но уже не ради национального бога или очага предков, а ради защиты институтов и тех преимуществ, которые дает ему город.
Появился новый взгляд на патриотизм. Теперь человек испытывал привязанность не к пританею, богам и священной земле, а к институтам и законам и, поскольку в связи с нестабильным положением, которое в то время существовало во всех городах, институты и законы часто менялись, то и патриотизм стал чувством непостоянным и изменчивым, зависящим от обстоятельств и подверженным тем же колебаниям, что и правительство городов. Любовь к отечеству была не более чем любовью к существующему строю, и если кого не устраивали законы, то ничто уже не связывало его с отечеством.
Теперь для человека собственное мнение стало важнее отечества, и собственные победы и победы товарищей обрели для него большую важность, чем величие и слава его города. Любой, кого не устраивали институты родного города, предпочитал покинуть его ради города, в котором, по его мнению, эти институты были в силе. В то время люди начали свободно перемещаться из города в город; уже не было того страха перед изгнанием. Разве имело значение, что они лишатся пританея и очистительной воды? Теперь они мало думали о богах-покровителях и привыкли легко обходиться без отечества.
Оставалось сделать небольшой шаг, чтобы взять в руки оружие и направить его против родного города. Ради собственной победы люди заключали союз с городом, враждовавшим с их родным городом. Из двух аргивян одного устраивала аристократическая форма правления, и он предпочитал Спарту Аргосу, а другой отдавал предпочтение демократическому строю и Афинам. Ни тот ни другой не слишком заботились о независимости родного города и были готовы перейти под власть чужого города при условии, что этот город поддержит их партию в Аргосе. Фукидид и Ксенофонт ясно показывают, что именно эти умонастроения стали причиной развязывания Пелопоннесской войны и ее затяжного характера. В Платеях богатые были на стороне Фив, демократы на стороне Афин. «В начале весны триста с небольшим фиванских граждан под командою беотархов Пифангела, сына Филида, и Диемпора, сына Онеторида, вторглись с оружием в начале ночи в беотийский город Платеи, бывший в союзе с афинянами. Фивян призвали и открыли им платейские ворота граждане Навклид и его сообщники с намерением захватить власть в свои руки, погубить неприязненных им граждан и подчинить город фивянам»202.
В городе Корциры (Керкиры) народная партия была за Афины, а аристократия за Спарту. «Среди керкирян смуты наступили с того времени, как к ним возвратились пленники, взятые в морских битвах у Эпидамна и отпущенные на свободу коринфянами… пленникам было поручено склонить Керкиру на сторону коринфян. И действительно, эти керкиряне старались воздействовать на отдельных граждан, чтобы отторгнуть город от афинян»203.
У афинян были союзники во всех городах Пелопоннеса, а у Спарты во всех ионийских городах. Фукидид и Ксенофонт сходятся во мнении, что не было ни одного города, в котором бы народ не поддерживал афинян, а аристократия спартанцев. «Теперь во всех государствах демократическая партия благосклонно настроена к вам (афинянам) и или вовсе не принимает участия в восстании олигархической партии, или же, если и бывает вынуждена примкнуть к восстанию, тотчас становится во враждебные отношения к восставшим. Поэтому, начиная войну, вы (афиняне) имеете союзника в лице народной массы враждебно настроенного к вам государства»204.
Эта война была тем общим усилием, которое предприняли греки для того, чтобы повсюду установить одинаковую форму правления под гегемонией одного города, но одни желали аристократического правления под покровительством Спарты, а другие демократического правления при поддержке Афин. То же самое было и во времена Филиппа. Во всех городах аристократическая партия желала владычества Македонии. Во времена Филомена роли поменялись, но чувства остались прежними; демократия перешла на сторону Македонии, а все, кто стоял за аристократию, присоединились к Ахейскому союзу. Таким образом, город перестал быть объектом желаний и привязанностей людей. Осталось мало греков, которые отказались бы пожертвовать общественной независимостью ради того, чтобы обрести те институты, которым они отдавали предпочтение.
Что касается честных людей, то бесконечные разногласия, свидетелями которых они были, вызывали у них отвращение к общественной системе. Они не испытывали привязанности к той форме общественного устройства, при которой бедные и богатые вели непрерывные войны, где народ прибегал к насилию, а аристократия отвечала ему с удвоенной силой. Эти люди стремились избавиться от режима, который не порождал ничего, кроме страданий и ненависти. Они чувствовали необходимость отказаться от общественной системы и найти какую-то другую форму правления. Многие мечтали о том, чтобы установить своего рода верховную власть над городами и чтобы эта власть заботилась о поддержании порядка и заставляла эти небольшие беспокойные общества жить в мире. Ради этого Фокион, истинный гражданин, советовал своим соотечественникам перейти под власть Филиппа, пообещав им за это мир и безопасность.
В Италии сложилось точно такое же положение, как в Греции. В такую же борьбу были вовлечены города Лаций, Сабина и Этрурия. И здесь исчезло такое понятие, как любовь к городу. И здесь любой человек охотно присоединялся к чужому городу ради достижения собственных целей.
Эти настроения способствовали успеху римлян. Они повсюду поддерживали аристократию, и аристократия, в свою очередь, была их союзницей. Позвольте привести несколько примеров. Род Клавдиев покинул сабинскую землю, поскольку его больше устраивали римские, нежели сабинские институты. В это время многие латинские семьи переселились в Рим, потому что им не нравился демократический строй Лация, а римляне недавно восстановили господство патрициев. В Ардее шла война между аристократией и плебеями; плебеи призвали на помощь вольсков, и аристократия сдала город римлянам. «Обеим сторонам казалось, что им мало собственных сил и оружия; знатные призвали на помощь осажденному городу римлян, плебеи – вольсков, чтоб вместе заставить Ардею сдаться. Предводительствуемые эквом Клуилием вольски первыми подошли к Ардее и обложили вражеские стены валом. Об этом известили Рим, и тотчас прибывает с войском Марк Геганий и в трех милях от врага начинает разбивать лагерь; а уже в середине дня он велит воинам подкрепить силы отдыхом. Наконец в четвертую стражу он выводит воинов из лагеря. Взявшись за дело, они справились с ним столь быстро, что к восходу солнца вольски обнаружили, что окружены римским валом, более прочным, чем их собственный, воздвигнутый вокруг города; а с противоположной стороны консул подвел вал к стене Ардеи, чтобы свои в городе могли сообщаться с ним. Предводитель вольсков, который не заготовил для своих воинов провианта, а предоставил им самим добывать его каждодневным грабежом у местных жителей, увидев, что вал разом лишил его всякой возможности предпринять что-либо, призвал консула и сказал, что если римляне пришли для снятия осады, то он уведет отсюда вольсков. Консул ответил, что побежденным подобает принимать условия, а не выдвигать их и что, раз вольски так легко решились напасть на союзников римского народа, уйти им отсюда так же просто не удастся. Он велит выдать полководца, сложить оружие и, признав поражение, повиноваться победителю; а иначе – останутся они или отступят – он, как непримиримый их враг, предпочтет известить Рим о разгроме вольсков, чем о непрочном мире с ними». Все закончилось тем, что «римский же полководец в Ардее, отрубив головы подстрекателям смуты и отобрав их имущество в казну ардеян, привел в порядок дела, расстроенные мятежом»205.
Вражда царила в Этрурии; в Вейях свергли правительство аристократов; римляне напали на Вейи, и другие этрусские города, где господствовала жреческая аристократия, отказали вейянам в помощи. Согласно легенде, во время этой войны римляне захватили одного вейского жреца и заставили его сказать, что римлянам необходимо сделать для того, чтобы одержать победу. Не говорит ли эта легенда о том, что этрусские жрецы сдали город римлянам?
Позже, когда Капуя восстала против Рима, отмечалось, что всадники, то есть аристократическое сословие, не принимали участия в восстании206.
В 313 году аристократическая партия сдала римлянам города Авзону, Сору, Минтурны и Весцию207.
Когда этруски создали коалицию против Рима, это означало, что у них установилась демократическая форма правления. Единственный город, им был Аретиум, отказался войти в состав коалиции по той причине, что там все еще господствовала аристократия. Приход Ганнибала в Италию вызвал волнения во всех городах, но дело было не в независимости. В каждом городе аристократы были за Рим, а плебеи за Карфаген. «Города Италии словно постигла одна болезнь: разногласие между чернью и знатью – сенат благоволил к римлянам, простой народ тянуло к карфагенянам»208.
Способ правления в Риме объясняет, почему аристократия поддерживала Рим. Перевороты, совершавшиеся в других городах, совершались и в Риме, с той лишь разницей, что в Риме они совершались несколько медленнее. В 509 году, когда в латинских городах уже были тираны, в Риме господствовали патриции. Позже демократия стала набирать силу, но постепенно и проявляя сдержанность. Вот почему в Риме дольше, чем в других городах, сохранялась аристократическая форма правления и дольше возлагались надежды на аристократическую партию.
Но даже и тогда, когда в Риме верх одержала демократия, приемы и способы управления оставались аристократическими. В комициях по центуриям голоса распределялись в соответствии с имущественным положением. Почти так же было в комициях триб. Формально закон не допускал деления по имущественному положению, но фактически бедный класс был включен в состав четырех городских триб и имел всего четыре голоса против тридцати одного голоса класса собственников. Кроме того, трудно представить себе собрание, которое бы проходило так спокойно, как эти комиции; никто, кроме председателя и тех, кому он давал слово, не имел права говорить. Не было никаких выступлений и обсуждений; обычно все сводилось к голосованию и подсчету голосов, самому сложному делу, требовавшему много времени и терпения. Следует добавить, что сенат ежегодно не обновлялся, как это делалось в демократических городах Греции. Сенаторы назначались пожизненно. Сенат был истинным олигархическим институтом.
Нравы были еще более аристократическими, чем институты. У сенаторов были свои места в театре. Только богатые служили в коннице, предпочтение отдавалось молодым людям из знатных семей. Сципиону не было шестнадцати, когда он уже командовал конным отрядом.
Господство богатого класса удерживалось в Риме дольше, чем в других городах. Это происходило по двум причинам. Первая заключалась в том, что вся выгода от великих римских завоеваний досталась и без того богатому классу; этому классу достались и все захваченные; этот класс завладел торговлей побежденных стран. С каждым поколением эти семьи становились все богаче и обладали все большей властью. Вторая причина заключалась в том, что римлянин, даже самый бедный, имел врожденное уважение к богатству. Клиентелы уже давно не существовало, но в определенном смысле она возродилась под видом почтения, оказываемого большим состояниям; у бедных вошло в обычай каждое утро приходить, чтобы поприветствовать богатых.
Из этого не следует, что в Риме не было, как в других городах, борьбы между богатыми и бедными, но она началась только во времена Гракхов, то есть когда завоевания уже почти закончились. Кроме того, эта борьба не была такой жестокой, как в других городах. Низшие сословия в Риме особенно не жаждали богатства. Они оказывали вялую поддержку Гракхам, отказываясь верить, что эти реформаторы работают ради них, и покинули их в решающий момент. Земельные законы, столь часто представлявшие угрозу для богатых, тоже мало волновали низшие классы. Совершенно ясно, что они не слишком стремились обладать землей; к тому же если им предлагали раздел общественных земель, то они никогда и не думали лишать богачей их собственности. Частично от глубоко укоренившегося уважения, частично от привычки ничего не делать, они предпочитали жить рядом с богатыми.
Богатый класс проявил мудрость, приняв в свой круг наиболее знатные семьи покоренных и союзных городов. Все богатые семьи в Италии постепенно переселились в Рим. Богатое сословие приобретало все большее влияние и, наконец, стало во главе государства. Только богатые люди занимали государственные должности, поскольку нужно было затратить много собственных денег на содержание при себе штата писцов, глашатаев, охраны, низших служащих и т. д. Только богатые люди были сенаторами, поскольку для того, чтобы стать сенатором, надо было иметь крупную собственность. Удивительное дело, несмотря на демократичные законы, сформировалось аристократическое сословие, и народ, будучи всемогущим, позволил этому сословию подняться над собой и никогда не оказывал ему реального сопротивления.
В III и II веках до н. э. Рим был городом, управление которого было наиболее аристократическим, чем в любом из городов Италии и Греции. Кроме того, следует отметить, что если внутренние вопросы сенат был вынужден согласовывать с народом, то все вопросы, связанные с внешней политикой, он решал самостоятельно. Сенат принимал послов, заключал союзы, утверждал распоряжения военачальников, определял условия для побежденных, ведал управлением завоеванными территориями, одним словом, занимался тем, что в других городах находилось в ведении народных собраний. Поэтому иностранцы, вступавшие в отношения с Римом, никогда не имели никаких дел с народом. Они общались только с сенатом, и у них создалось мнение, что народ не имеет никакой власти. Это мнение выразил Набис в разговоре с Фламинином: «У вас по цензу набирают конников, по цензу – пехотинцев, и вы считаете правильным, что кто богаче, тот и командует, а простой народ подчиняется»209.
Вот почему аристократия из всех городов стремилась в Рим, видела в нем защиту и была готова соединить свою судьбу с его судьбой. Это казалось столь естественным, поскольку ни для кого Рим не был чужим городом; сабиняне, латины, этруски видели в нем сабинский, латинский, этрусский город, а греки считали его греческим.
Стоило римлянам появиться в Греции, как аристократия тут же встала на их сторону. Вряд ли кто-то из них думал, что стоит перед выбором между независимостью и подчинением; для большинства стоял вопрос только о выборе между аристократической и народной партией. Во всех городах народная партия была за Филиппа, Антиоха или Персея, а аристократическая – за Рим. Обратимся к Полибию и Титу Ливию. Когда в 198 году Аргос открыл ворота македонцам, у власти находилась народная партия; в следующем году партия богатых отдает Опунт римлянам; у акарнанцев аристократия заключила союзный договор с римлянами, но год спустя этот договор был нарушен, потому что в промежутке перевес получила демократия; Фивы объединены с Филиппом, пока у власти народная партия, и сближаются с Римом, как только власть переходит к аристократам; в Афинах, в Деметриаде, в Фокее народ враждебно относится к римлянам; Набис, демократический тиран Спарты, воюет с ними; Ахейский союз, пока его делами руководит аристократическая партия, благосклонно относится к Риму; люди, подобные Филопемену и Полибию, желают национальной независимости, но в то же время предпочитают римское владычество демократии; даже в Ахейском союзе наступает момент, когда верх одерживает народная партия, и с этого времени союз становится врагом Рима; Диэй и Критолай были одновременно вождями антиримской народной партии и стратегами Ахейского союза; они храбро сражались при Скарфее и Левкопетре, скорее всего, не столько за независимость Греции, сколько за торжество демократии.
Все вышесказанное достаточно ясно показывает, как Риму удалось без особых усилий добиться владычества. Общественный дух мало-помалу исчезал. Любовь к независимости становилась очень редким чувством, и сердца всецело отдавались партийным интересам и партийным страстям. Незаметно забывалась гражданская община. Мало-помалу падали одна за другой перегородки, которые когда-то разделяли городские общины и делали каждую из них маленьким обособленным миром, в пределах которого замыкались все помыслы и желания отдельной личности. Во всей Италии, так же как и во всей Греции, теперь различали лишь две группы людей: с одной стороны, аристократический класс, с другой – народную партию. Одна из этих групп была за господство Рима, другая боролась против него. Верх взяла аристократия, и Рим завоевал владычество.