Азия — колыбель религий, но она бывала и их могилой. Религии исчезали не только с гибелью древних цивилизаций, их сметало и победоносное шествие новых верований.' Одним из таких учений-завоевателей, распространившимся наиболее широко, стал буддизм...
Приходится с прискорбием признать: большинство культурных достижений ассирийцев были заимствованы ими (чтобы не сказать награблены) у других народов. Пожалуй, сынам Ашшура удалось создать лишь один самобытный жанр, а именно — царские анналы. Пусть репортажи о подвигах царей писались на вавилонском языке, только с незначительными местными диалектизмами, зато в них авторам удавалось достичь подлинных высот красноречия. Эти литературные подвиги тем более достойны восхищения, что герой подобных произведений всегда был один и тот же — Великий Царь, свершения которого зачастую напоминали свершения разбойника с большой дороги. Но вернемся к сражению войск Синаххериба с войсками строптивого Вавилона. После битвы при Халуле, как это частенько бывает, каждая из сторон приписала победу себе; и вот как рисует бой (от имени Синаххериба) ассирийский летописец: «Подобно тому, как налетает саранча, они спешили мне навстречу — сразиться со мною. Пыль от ног их поднималась передо мной: так могучая буря застилает широкий лик небес чреватыми дождем тучами. Близ города Халула, на берегу Тигра, они выстроились в боевом порядке и сделали перекличку своим войскам. Я же молился богам Ашшуру, Сину, Шамашу, Бэлу, Набу и Нергалу, Иштар Ниневийской и Иштар Арбельской, моим небесным хранителям, да даруют они мне победу над сильным врагом. В добрый час они вняли моим мольбам и пришли мне на помощь. Подобный разъяренному льву, я облекся в броню, шлемом — боевым украшением — я покрыл свою голову. На мою высокую колесницу, сметающую с пути моего врагов, я поспешно вскочил в пылу гнева сердца моего. Могучий лук схватил я, данный мне Ашшуром, и палицу мою грозную, всесокрушающую. Я устремился против всех бунтовщиков словно буйный лев; я гремел, подобно Ададу. По велению Ашшура, великого владыки, господа моего, я носился против врага из конца в конец поля, подобно шумному грозовому ливню. Оружием, данным мне Ашшуром, господом моим, и страшным моим напором я вселил ужас в сердце врагов и нагнал на них страх великий. Палицей моей и стрелами я редил их строй, и трупы их, словно снопы, ложились передо мной по земле. Хумбанундаша, воеводу царя эламского… мужа высокого звания и редкого разума, вместе со многими знатными вождями — у всех за поясом золотые кинжалы, а на руках запястья из чистого золота, — я увел, как связанных дюжих быков, и пресек их жизнь: перерезал им горло, как ягнятам… подобно свирепой буре, я раскидал по полю их стяги и шатры, изорванными в лоскутья. Благородные кони, запряженные в мою колесницу, шагали по лужам крови… дышло и колеса моей боевой колесницы были забрызганы кровью, и перед нею сторонились и исчезали всякие преграды. Равнина вместо травы покрылась трупами врагов. В виде победных доспехов я отрезал у них руки и снимал с них запястья из блестящего золота и серебра; палицей я разбивал их вооружение; золотые и серебряные кинжалы я вырывал из-за поясов их. Остальные вельможи… были захвачены живыми среди битвы моей собственной рукой. Много колесниц я забрал на поле боя; сражавшиеся с них воины попадали с них; возницы тоже исчезли, и кони мчались наудачу. Я снарядил погоню и приказал резать беглецов на протяжении двух казабу. Самого Умман-Менана, царя эламского, вместе с царем вавилонским и его союзниками из земли Калду яростный напор моих войск разбил вконец. Они покинули свои шатры и, спасая жизнь, бежали; они топтали трупы собственных воинов, метались боязливо и быстро, как молодые ласточки, спугнутые с гнезда… Я гнался за ними в колеснице, за мною скакала конница. Беглецов же, которые разбрелись во все стороны, закалывали копьями, где бы ни настигали их…»114 Помимо анналов самыми впечатляющими произведениями ассирийцев были барельефы и росписи, украшавшие царские дворцы 115; правда, и тут сказалось их весьма своеобразное представление о прекрасном. Прихвастнуть своей воинской и охотничьей доблестью, богатой данью и покорностью соседних стран любили все древние (да и позднейшие) правители. Но никто, кроме ассирийских царей, не приказывал испещрять стены своих покоев такими натуралистически-красочными изображениями мучительных пыток и казней. Царский дворец на Крите украшали рисунки прекрасных женщин и игр с быками; амарнские залы были расписаны под живую природу; даже фрески в мегаронах воинственных ахейских владык запечатлели не только охоту и войну, но и изящных девушек, пейзажи, играющих на лирах музыкантов… Но ассирийских царей по возвращении домой из военных походов окружали все те же привычные, милые сердцу картины: сдирание кожи с пленных, отрубание рук и ног, выдавливание глаз, осада крепостей — и вереницы униженных, запуганных данников, спешащих к победителю с богатыми дарами… А потом снова — сажание на кол, сожжение живьем, угон в плен, четвертование… Иногда на стенах дворцовых залов изображались и бытовые сценки, однако куда чаще и ярче живописалась охота, причем со всеми подробностями мучительной агонии зверя. Кровь, потоками хлещущая из пасти смертельно раненного льва, волочащая парализованные задние ноги львица, утыканные стрелами газели, бьющиеся в предсмертных судорогах онагры — вот что доставляло удовольствие царственным заказчикам тех, несомненно, талантливых художников, которые трудились над украшением ассирийских дворцов. К образцам ассирийской культуры принято причислять еще знаменитый «Роман об Ахикаре»: в нем сановник Ахикар засыпает своего непутевого приемного сына десятками занудных поучений и советов, завершая длинную лекцию по морали и этике известной поговоркой: «Кто роет другому яму, сам в нее попадет». Именно это в конце концов и произошло с Ассирией: она сама угодила в яму, которую так долго и трудолюбиво рыла для других народов.
