Азия — колыбель религий, но она бывала и их могилой. Религии исчезали не только с гибелью древних цивилизаций, их сметало и победоносное шествие новых верований.' Одним из таких учений-завоевателей, распространившимся наиболее широко, стал буддизм...
Ур-Намму и его сын Шульги создали поистине уникальное государство! То есть уникальное по тем временам, но весьма знакомое и узнаваемое теперь, четырьмя тысячелетиями позже. Много лет страдавшая от притеснений кутиев страна воистину попала из огня да в полымя. «Учет, контроль и строгое подчинение центру!» — был девиз третьей династии Ура. Подчинение во всем, включая культы богов. Ни в чем не терпевший разболтанности и расхлябанности сын Ур-Намму покончил с анархией в религиозных делах, введя общую систему культов во главе с царем-богом Энлилем ниппурским. К тому же Шульги по примеру отца объявил себя самого, любимого, живым богом; вот тогда-то и появился «Царский список», неоднократно упоминавшийся ранее, а вместе с ним — учение о божественном происхождении «царственности», которая в стародавние времена, дескать, спустилась с небес прямо в руки предкам царя. Но раз сам царь сделался богом, разве могла существовать разница между храмовой и государственной землей? И все храмовые и правительственные хозяйства слили воедино, разверстав страну по округам и поставив во главе округов чиновников-энси — бессильное орудие царской власти, жалкую пародию на блистательного эна Гильгамеша. Даже жрецы превратились в обычных государственных служащих, получающих за работу земельные наделы и рабов; за ними, как и за всеми другими чиновниками, наблюдало всевидящее око из столицы. Незавидная участь — всю жизнь сидеть под колпаком, и все же именно в чиновничьей орде и регулярной армии заключалась основная сила третьей династии Ура. В стране, где над всем надзирал всемогущий царь-бог, где купля земли и частная инициатива были практически запрещены, где хирела и чахла торговля (слишком уж большую часть прибыли торговцам приходилось отдавать администрации), единственный шанс на относительное благополучие заключался в получении выгодной должности. Поэтому люди, расталкивая друг друга локтями, рвались наверх по лестнице чиновничьей и воинской карьеры. Что ж, мест при государственной кормушке было хоть отбавляй! Государство третьей династии Ура представляло собой огромную бюрократическую машину. По сей день исследователи тонут в лавинах сохранившихся с той поры документов — из пятисот тысяч известных ныне шумерских памятников письменности треть относится именно к этой эпохе. «Учет и контроль всего, всех и каждого!» В государстве Шумера и Аккада на исходе третьего тысячелетия до н. э. этот лозунг воплотился в жизнь на грани абсурда. Каждое обрабатываемое поле делилось на продольные и поперечные полосы, причем один человек отвечал за контроль по продольным полосам, другой — по поперечным: таким образом, эти двое проверяли друг друга. Результаты проверок скрупулезно заносились в соответствующие документы; разовые отчеты сводились в годовые по отрядам, городам и так далее. Ничто не ускользало от зоркого ока правительственных чиновников — ни родившийся ягненок, ни разбитая рабом чашка. Даже для того, чтобы списать сдохшую овцу, требовалось разрешение, удостоверенное печатями лица, ответственного за данную операцию, и контролера. А теперь вспомните, что вся тогдашняя документация велась на глине — и пожалейте несчастных бюрократов третьей династии Ура! Сгибаясь под тяжестью отчетов, планов, сводок и смет, они проводили всю жизнь в подсчитывании каждого зернышка, каждого финика, каждого мотка пряжи, поступающего в закрома родины… Но тем, кто наполнял эти закрома, жилось гораздо тяжелее. Гуруши («молодцы») и нгеме («рабыни»), сведенные в рабочие отряды, трудились круглый год от зари до зари. Только женщины запирались раз в месяц на время «нечистых дней», зато их стандартный паек был вдвое меньше, чем у мужчин — 0,75 л ячменя против положенных «молодцам» 1,5 л. Кроме ячменя работники и работницы получали чуть-чуть масла и шерсти. Что приходилось на долю детей, умалчивают даже тогдашние вездесущие документы, но по огромной детской смертности видно, что малыши питались теми крохами, которые отрывали их матери от своего скудного пайка. А ведь официально эти люди даже не считались рабами! Квалифицированные рабочие питались немного лучше, однако в случае необходимости любой отряд могли перебросить в другой город на другую работу. Например, ткачих могли без всяких разговоров послать на разгрузку барж, медников — на бурлацкий труд. Да, если царь Шульги прикажет стать героем, у нас героем становится любой! Такова была участь людей, лишенных своего хозяйства и низведенных до уровня рабов. Но в страдную пору даже немногие упрямцы, сохранившие собственные земельные наделы, направлялись на уборку государственного урожая. Что-то подсказывает мне, что битва за гибнущий урожай повторялась в царстве Шульги с регулярностью таковых битв в «стране победившего социализма». Кстати, несмотря на строжайший учет, контроль и перекрестную проверку, урожайность в годы правления Шульги снизилась по сравнению с урожайностью во времена Уруинимгины более чем вдвое!81 К тому же в государстве Шумера и Аккада постоянно не хватало рабочей силы. Гуруши и нгеме не имели семьи, а смертность среди них была очень высокой: отчет одного из надзирателей свидетельствует, что за год во вверенном ему отряде погибла почти треть женщин, а в другом отряде за месяц из 44 мужчин умерло 14. Убыль рабсилы возмещали за счет пленных, чему немало способствовали победоносные войны Шульги. Пленных сгоняли в специальные лагеря, где они подолгу жили в скученности и грязи — вероятно, в ожидании, пока чиновники заполнят на них многочисленные документы. Не дождавшись конца бюрократической волокиты, многие пленные гибли, что портило чиновникам отчетность и заставляло их переписывать таблички заново… Словом, как констатирует Мариан Белицкий, после 48-летнего царствования Шульги «оставил после себя огромное, богатое, прекрасно организованное государство». Правда, писатель тут же мимоходом замечает, что империю Шульги то и дело сотрясали бунты и что (странная вещь!) товарообмен в те времена был несколько однообразен: все свозилось в Ниппур, но из Ниппура ничего не вывозилось. Причину такой аномалии угадать нетрудно: во-первых, Ниппур оставался религиозной столицей страны, а во-вторых, близ него находилась загородная резиденция царя, вернее, его ферма, где живой бог разводил для своего стола не только домашних, но и диких животных. Например, на царскую кухню регулярно поступало мясо молодых медведей, которых обожавший охоту царь убивал прямо на лужайке за своим домом. Именно в Ниппуре — да еще в Уре, где Шульги возвел для себя и своего чиновничьего аппарата великолепный дворец Эхусарг, и находились тогдашние «закрома родины». Должно быть, все чиновники исступленно мечтали получить местечко в одной из двух столиц, а те, кому посчастливилось добиться такого места, всеми правдами и неправдами старались на нем удержаться. Думаю, как раз к этим счастливчикам и относятся растроганные слова Мариана Белицкого: «Шульги был окружен восторженным почитанием своего народа… Он открыл пути во все страны, принес народу богатство и благосостояние. Энлиль, Инанна, весь огромный пантеон шумерских богов — далеко, Шульги же — рядом. И от этого создавалось ощущение уверенности в завтрашнем дне. Царь приносил своей стране реальное благо, был ее подлинным защитником и благодетелем». Далее польский автор приводит полный текст гимна Шульги, который называет «замечательным литературным произведением». Я процитирую начало этого произведения (в переводе В. Афанасьевой): Я — царь. С материнской утробы — герой. Вот кто я. Я — Шульги. От рожденья могучий муж. Вот кто я. Свиреполикий я лев, кто драконом рожден. Вот кто я. Всех четырех стран света я царь. Вот кто я. Пастух, черноголовых пастырь. Вот кто я. Всех земель осиянный славою бог. Вот кто я. Рожденное Нинсун-богиней дитя. Вот кто я. Светлого сердца Ана избранник. Вот кто я. Кого судьбою Энлиль наградил. Вот кто я. О ком Нинту ласково молвит. Вот кто я. Кого разумом Энки одарил. Вот кто я. Бога Нанны правитель могучий. Вот кто я. Солнца Уту ревущий яростно лев. Вот кто я. Шульги, Инанны желания страстного избранник. Вот кто я. Осел отборный, для трудной дороги годный. Вот кто я… Вы уже утомились? А жаль! Потому что впереди еще восемьдесят пять строк текста, в котором Шульги сравнивает себя с конем, жеребцом, голубем, Анзудом, львом, соколом, львенком и опять с ослом — сперва степным, а потом и диким. Суть данного исторического документа — прославление подвига царя, который за один день пробежал из Ура в Ниппур и обратно. Некоторые скептики утверждают, что проделать такое физически невозможно (если, конечно, царь не пользовался для этого самым быстроногим конем или мотоциклом). Стиснув зубы, удержусь от искушения привести очень сходную с вышеизложенным гимном цитату из книги «Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография». Но вы легко можете себе представить, какая трогательная (и верная) картина предстанет перед грядущими исследователями, если они примут за святую истину все написанное в этом «замечательном литературном произведении», выпущенном Издательством политической литературы в 1952 году. Интересно, научится ли когда-нибудь человечество извлекать уроки из своего прошлого? Или с упорством «отборного осла» (безразлично, дикого или степного) всегда будет наступать на одни и те же грабли?
