Перенесение буддизма с родной индийской почвы в культуру и повседневную жизнь Китая может считаться одним из самых значительных событий в истории этого вероучения. Процесс его укрепления и развития здесь был сложным и длительным. Понадобилось несколько веков, прежде чем буддийская религия распространилась в Срединной империи. При этом буддизм сильно китаизировался и приобрел специфические черты, позволяющие говорить о нем как об особенном вероучении. Среди многих новых школ, появившихся в середине I тысячелетия, самым оригинальным явлением, развившимся на китайской почве, стало учение Чань-буддизма. Считается, что Чань зародился в Индии как медитативная школа «дхьяны» буддизма Махаяны. Для ее последователей наиболее важным моментом среди огромного количества легенд о Будде был факт его просветления. Сторонники этой секты призывали своих последователей чаще отрешаться от внешнего мира и, следуя древнеиндийским традициям, погружаться в себя, концентрировать свои мысли и чувства на чем-либо одном, сосредоточиваться и уходить в бескрайние глубины сущего и таинственного. Целью дхьяны было достижение транса в процессе медитации, ибо считалось, что именно в состоянии транса человек может дойти до затаенных глубин своего «я» и найти прозрение, истину, как это случилось с самим Гаутамой Шакьямуни под деревом Бо (Бодхи). В Китае санскритическое слово «дхьяна» стали обозначать иероглифом чань, имевшим смысл «отстранение» или «избавление». (В наше время Чань-буддизм сохранился только в его японской форме Дзэн-буддизма.) Опыт просветления, обретенный Буддой, передавался затем из поколения в поколение его последователями и учениками. Согласно традиции Чань-буддизма, первым, кто принял этот опыт, был знаменитый Кашьяпа. После него было 28 индийских патриархов Чань, непрерывно передававших это учение. Последний из них – Бодхидхарма — перенес его в Китай. Считается, что он происходил из семьи брахманов Южной Индии и, возможно, даже принадлежал к царскому роду. После долгого и трудного путешествия Бодхидхарма в середине VI в. прибыл в Южный Китай. Его появление произвело настоящую сенсацию среди китайских буддистов. Ибо, хотя окончательно школа Чань сложилась спустя лет двести после смерти Бодхидхармы, едва ли можно сомневаться, что уже в его проповедях оригинальная суть этого учения была ясно обозначена. Многочисленные легенды подтверждают это. Вскоре после приезда Бодхидхарма встретился с южнокитайским императором У-ди (502–550) — основателем династии Лян, который всю свою жизнь был ревностным буддистом. У-ди будто бы сказал своему гостю: «После вступления на трон я возводил храмы, переписывал сутры и принимал вступление в монашество. Какие заслуги я этим приобрел?» Бодхидхарма ответил: «Никаких». Император удивился: «Почему никаких заслуг?» Бодхидхарма отвечал: «Все это нечистые устремления к заслугам: при помощи них добиваются созревания ничтожного плода и рождения в форме человеческого существа или дэва. Они подобны теням, следующим за формами, но сами по себе не являются реальностью». Император спросил: «Тогда что же представляют собой подлинные заслуги?» «Это чистое знание, чудесное и совершенное, — отвечал Бодхидхарма. — Его сущность — пустота. Таких заслуг невозможно достичь при помощи мирских средств». Император спросил: «А каков первый принцип священной истины?» Бодхидхарма ответил: «Безграничная пустота, ничего святого». «Тогда кто же стоит передо мной?» — поинтересовался император. Бодхидхарма ответил: «Не знаю». После этого, оставив разочарованного У-ди, Бодхидхарма на листке тростника переплыл широкую реку Янцзы и поселился в монастыре Шаолинь-сы, где в течение девяти лет неподвижно сидел в медитации перед одной из стен. Перед смертью он вручил печать — то есть традицию чаньских патриархов — своему ученику Хуэй-кэ. Этот второй патриарх школы Чань, согласно легенде, обрел просветление следующим образом. Едва познакомившись с Бодхидхармой, он безусловно принял его учение и последовал за ним в монастырь Шаолинь-сы. Решив любой ценой достичь высочайшего просветления, Хуэй-кэ день и ночь осаждал его вопросами. Однако погруженный в медитацию учитель демонстративно не обращал на него внимания. Но однажды, в холодную декабрьскую ночь, когда бушевала буря, Бодхидхарма вдруг спросил у Хуэй-кэ, что ему надо. Тот сказал: «Сознание вашего ученика еще не успокоилось. Прошу вас, учитель, успокойте его». Бодхидхарма сказал: «Принеси мне твое сознание, и я его успокою». Хуэй-кэ выхватил острый нож, отсек себе правую руку у локтя и преподнес ее Бодхидхарме со словами: «Я искал свое сознание, но оно совершенно недостижимо». Бодхидхарма сказал: «Я полностью его в тебе успокоил». Семя учения, брошенное Бодхидхармой, дало в Китае обильные всходы. Каждое следующее поколение чань-буддистов оттачивало технику медитации. Согласно легенде, четвертый патриарх Чань, Дао-синь (580–651), оставил своим ученикам следующее наставление: «Занимайтесь со всей серьезностью сидячей медитацией. Сидеть в состоянии медитации важнее, чем все прочее. Очень хорошо провести в медитации не меньше 35 лет, утоляя голод скудной пищей и держа закрытыми двери чувств. Не читайте сутр и ни с кем их не обсуждайте. Если вы будете усердно совершенствоваться, то сами в первую очередь и получите от этого пользу. Подобно тому, как обезьяна вполне удовлетворена, когда вкушает сердцевину ореха, очень немногим удается довести свою сидячую медитацию до исполнения». Таким образом, уже в это время основное внимание школа Чань уделяла не чтению сутр, а медитации. Однако окончательную форму, свое полное выражение Чань впервые обрел в «Сутре Шестого патриарха» замечательного буддийского мыслителя Хуэй-нэна (638–713), которая и по сей день занимает ключевую позицию среди священных дзэнских текстов. Именно благодаря Хуэй-нэну школа Чань обрела яркую оригинальность, так что его учение находится у истоков всех необычайно разветвленных потоков современного Дзэн-буддизма. Жизнь Лу (так звали Хуэй-нэна до принятия им монашеского обета) была полна превратностей и неожиданных поворотов. В своей автобиографии он так говорил о себе: «Мой отец первоначально был чиновником в Фаньяне. Позднее его сместили и сослали как простолюдина в Синьчжоу, в провинции Линнань. Отец скончался, когда я был еще ребенком, и тогда моя мать вместе со мной, сиротой, перебралась в Наньхай. Мы терпели крайнюю нужду, и там я продавал хворост на рынке». Однажды юный Лу услышал, как один из покупателей прочитал несколько стихов из «Алмазной сутры». Тут он сразу прозрел и отправился на Восточную гору, чтобы отыскать там пятого патриарха школы Чань, Хун-жэня (согласно традиции, он родился в 601 г., а умер в 674 г.). Патриарх спросил Лу о его происхождении и затем бесстрастно заметил, что варвару с юга не удастся стать Буддой. На это Лу ответил. «Хотя люди на юге отличаются от людей севера, но в природе Будды нет ни севера ни юга». Этот смелый и меткий ответ понравился патриарху. Он разрешил пришельцу присоединиться к его ученикам и поручил ему обмолачивать рис. «Этим делом я занимался в течение восьми месяцев», — говорил позже Хуэй-нэн. Однажды Хун-жэнь созвал своих учеников и сказал им: «Пусть каждый из вас напишет по стихотворению и поднесет мне. Я прочту ваши стихи, и если пойму, что кто-то из вас пробудился и постиг основной смысл бытия, передам ему платье патриарха и Дхарму, чтобы он стал шестым патриархом. Спешите, спешите!» Озадаченные требованием учителя, ученики стали совещаться между собой и сошлись во мнении, что написание стихотворения должно быть доверено первому из них — Шэнь-сю. Будучи начитанным в сутрах, Шэнь-сю тем не менее еще был далек от просветления, и требование наставника повергло его в смятение. Наконец он сочинил стихотворение и в полночь написал на средней стене Южного зала монастыря следующие строки: «Тело является древом Бодхи. Сознание же подобно чистому зеркалу. Нам следует всегда его протирать. И не допускать, чтобы на нем оставалась пыль». На следующее утро Хун-жэнь первым увидел эти строки. Созвав всех монахов, он воскурил перед надписью на стене благовоние. Ученики преисполнились удивления и решили, что вопрос о наставнике решен. Но они ошиблись. Патриарх отозвал Шэнь-сю в сторону и прямо спросил его об авторе стихов. Когда Шэнь-сю признался, что надпись принадлежит ему, Хун-жэнь сказал. «Написанное тобой стихотворение свидетельствует о том, что ты еще не обрел истинного понимания. Ты уже стоишь у ворот, но еще не можешь войти внутрь». И патриарх распустил учеников, повторив свое задание. Между тем Лу, занятый молотьбой риса, ничего не знал о воле Хун-жэня. О стихах Шэнь-сю и о постигшей его неудаче он случайно услышал от проходившего мимо монаха. Он попросил отвести его в зал и прочесть написанные на стене строки. Сам он был неграмотный и не понимал значения иероглифов. Однако в его просветленном сознании тут же сложились новые стихи, и он попросил написать их на западной стене зала. Они гласили: «Изначально нет дерева и просветления, Нет и подставки для него с чистым зеркалом. Поскольку изначально ничего не существует, Откуда к нему может прилипнуть пыль?» Все ученики были изумлены силой мысли этого безграмотного поселянина. Но наставник остался сдержанным и сказал: «Это еще неполное просветление». (Видимо, он не сразу осознал глубочайший смысл стихотворения.) Однако в полночь Хун-жэнь призвал к себе Лу и сказал ему: «Я объявляю тебя шестым патриархом. Подтверждением этого является платье, и оно будет передаваться из поколения в поколение. Моя Дхарма будет передаваться от сознания к сознанию. Ты должен вести людей к пробуждению». Затем Хун-Жэнь велел новому патриарху немедленно отправляться на юг и лично проводил его до станции Цзюнцзян в провинции Цзянси. После ухода Лу он отказался читать ученикам какие-либо лекции по буддийскому учению, объявив, что буддийская Дхарма переместилась на юг. За три дня до своей кончины он еще раз подтвердил, что шестой патриарх теперь находится на юге. В различных биографиях по-разному излагаются последующие события жизни Лу. По крайней мере никаких значительных изменений в его судьбе не произошло, и следующие 16 лет он провел в совершенной безвестности. Переломным событием для него стала встреча в монастыре Чжичжи со знаменитым буддистом Инь-цзуном, который читал лекции по «Нирвана-сутре». Однажды между его учениками завязался спор по вопросу о том, что движется: флаг перед храмом или дующий ветер Лу положил ему конец, заявив, что движется сознание. В тот же вечер Инь-цзун призвал Лу к себе в келью, чтобы спросить о Дхарме Хун-жэня. Лу признался, что он является следующим патриархом Дхармы, и в доказательство этого показал Инь-цзуну патриаршее платье. Инь-цзун выразил ему глубокое почтение и завел с ним философский разговор. Тут Лу объяснил ему, как следует постигать природу сознания и что природа Будды пребывает за пределами любых противоречий. «Путь Будды — это Дхарма недвойственности», — сказал он. Инь-цзун был потрясен этими словами и попросил Лу отныне быть его учителем. После этого Инь-цзун лично провел церемонию принятия Лу монашеских обетов. Сделавшись монахом, тот стал именоваться Хуэй-нэном. Согласно традиции, это произошло в 676 г. Затем Хуэй-нэн отправился на родину во главе 300 учеников, первым среди которых был Инь-цзун. Он стал признанным главой южнокитайской школы чань-буддизма и оставался таковым до самой смерти. Прослышав о его мудрости, император пригласил Хуэй-нэна ко двору. Патриарх отказался от этой сомнительной чести, но, тем не менее, удостоился официальных почестей. Статус места его проживания в Синчжоу был повышен до ранга храма и получил название Гоэньсы. Что касается северокитайских чань-буддистов, то они недоверчиво отнеслись к словам наставника о том, что Дхарма переместилась на юг. Когда Хун-жэнь умер, его ученики объявили Шестым патриархом Шэнь-сю. Вскоре между Северной и Южной школами Чань начались горячие споры о методе и смысле медитации. При этом последователи Шэнь-сю отстаивали идею постепенного просветления, которое является результатом долгого совершенствования, а сторонники Хуэй-нэна доказывали, что просветление может быть только внезапным и приходит к человеку как своего рода озарение. Таким образом, спор шел о самой сущности Чань-буддизма и о том, по какому пути пойдет в дальнейшем это учение. Суть разногласий состояла в следующем. Как уже говорилось, в призрачном мире сансары все живые существа наделены заблуждениями и страстями. Хотя в реальности страстей не существует (с позиции Махаяны страсти, равно как и все явления этого зримого мира, пусты), однако о них непременно должны помнить все те, кто занимается медитацией. Как же относиться к этим тревожащим обстоятельствам, которые (как об этом говорилось в вышеприведенном стихотворении Шэнь-сю) подобно частицам пыли прикрывают безупречно чистое зеркало сознания? Отношение к этой проблеме Северной школы выражено в метафоре Шэнь-сю: зеркало сознания следует непрерывно протирать, чтобы на нем не накапливалась пыль ошибочных понятий. Для этого-то и нужно заниматься медитацией, ибо во время медитации происходит постоянное очищение сознания, пока наконец не достигается просветление Хуэй-нэн, напротив, утверждал, что достижение просветления не зависит от медитации и между ними не существует никакой связи. Практика медитации не является ни причиной, ни следствием познания. Она есть обстоятельство внешнее, вспомогательное и конечном счете неважное. Ключевым же является непривязанность сознания или безобъектная медитация, не направленная на что-то конкретно. Хуэй-нэн говорил, что нет необходимости постоянно очищать сознание, поскольку его изначальная чистота остается и в сансаре незагрязненной. «Солнце и Луна, — учил он, — всегда ярко сияют. Даже когда их закрывают тучи, внутри они остаются светлыми, и лишь снаружи — темными. И тогда невозможно отчетливо рассмотреть солнце, луну, планеты. Но если вдруг подует ветер мудрости и рассеет тучи и туманы, то сразу проявляются все формы Вселенной. Чистота природы человека в этом мире подобна голубому небу; мудрость подобна Солнцу; знание подобно Луне. Хотя знание и мудрость всегда чисты, если вы привержены ко внешним проявлениям, то плывущие облака ложных мыслей окутают их, и чистота вашей природы не сможет проявиться». «Основой моего учения, — продолжал он, с древнейших времен до наших дней есть не-мышление, сущностью которого является бесформенность, а основанием — не-пребывание. Бесформенность следует отличать от формы, даже когда она связана с формой. Не-мышление состоит в том, чтобы не думать, даже когда думаешь. Не-пребывание — это изначальная природа человека». Заниматься медитацией нужно без всякой конкретной цели, в состоянии полной свободы. Единственное, к чему должен стремиться медитирующий — это избегать любых форм привязанности, ибо страсти именно тогда и возникают, когда человек привязывается к внешним объектам. Только при этом условии, часто даже неожиданно для самого медитирующего, ему может открыться истина, и произойдет внезапное пробуждение к мудрости. Хуэй-нэн говорил: «Дао должно проявляться спонтанно; зачем же заблуждающийся человек ему препятствует». Если сознание не привязано к вещам, то Дао перемещается свободно. Если сознание привязано к вещам, оно становится скованным». (Дао у китайских буддистов считалось аналогом индийской праджни — мудрости.) Понятие «не-мышления» или «не-думания» несет в себе самую суть учения о внезапном просветлении. Этим словом обозначается прежде всего не-привязанность сознания. Ибо сознание, которое ни к чему не привязано, является свободным и чистым. «Не-думание» и «не-сознание», по словам ученика Хуэй-нэна, Шэнь-хуэя, одновременно существует и не-существует, оно невыразимо и непостижимо. Однако не следует понимать «не-думание», «не-сознание» в психологическом смысле. Цель этого состояния не в том, чтобы отделить рациональное мышление от воображения, равно как и не в состоянии полной пассивности. В обоих случаях это было бы ближе к методам медитации Северной школы, направленной на «очищение сознания от пыли». Между тем Хуэй-нэн провозглашал, что зеркало истины сияет постоянно, независимо от того, есть перед ним объект или нет. «Не-сознание» отождествляется с всматриванием в собственную природу, которое есть в то же время проникновение во все сущее. Только так, избавившись от всего внешнего и внутреннего, можно познать свое «я», обрести изначальную природу Будды и полное освобождение. Хуэй-нэн говорил: «Если вы познали свое изначальное сознание, то это уже и есть освобождение… Ибо, что такое без-мыслие? Дхарма без-мыслия означает, что даже если вы видите все вещи, вы к ним не привязаны… Если вы пробудились для Дхармы без-мыслия, значит, вы окончательно проникли во все сущее и узрели царство Будды. Если вы пробудитесь к внезапному учению без-мыслия, это значит, что вы достигли уровня Будды…» Таковы были два взгляда на сущность медитации и просветления, высказанные главами обоих школ. Впрочем, сами патриархи не опускались до взаимных нападок. Острые споры развернулись уже в VIII в. между их учениками, вскоре после смерти Хуэй-нэна и Шэнь-сю. В конце концов более каноническая северная ветвь пришла в упадок и практически заглохла, а идеи Хуэй-нэна, нашедшие отражение в «Сутре Шестого патриарха», стали основой для последующего развития секты в ее китайском (чань) и японском (дзэн) вариантах. Познать истины чань-буддизма и понять его принципы было не просто, для этого требовалась специальная длительная подготовка. Прежде всего, ищущему говорили, что вся книжная премудрость ничего не значит, что не существует никаких канонов и никаких авторитетов. Главное — это интуиция и самовыражение. Истина есть озарение. Оно нисходит на тебя внезапно, как интуитивный толчок, как внутреннее просветление, как нечто, чего нельзя выразить словами и образами. К постижению и принятию этого озарения нужно готовиться. Однако и подготовленному человеку не гарантировано, что он постигнет Истину. Он должен терпеливо ждать своего часа. Наставник мог подтолкнуть ученика к просветлению различными неординарными поступками. Первым это стал практиковать Ма-цзу, который принадлежал к третьему поколению чань-буддистов после Хуэй-нэпа. Пишут, что однажды при завершении пародоксальной беседы он вдруг ухватил своего ученика Бай-чжана за нос и дернул его так сильно, что ученик завопил от боли — после чего достиг просветления. Впоследствии всякого рода «странные слова и необычные поступки» стали широко использоваться в практике чань. Удары палкой и крики приобрели у позднейших чаньских наставников особенное значение и превратились в неотъемлемую часть Чань.
