Способ, которым та или иная властная инстанция контролирует содержание и распространение литературных произведений, проявляющийся как в изъятии нежелательных фрагментов текста или в их новой редакции, искажающей первоначальный авторский замысел, так и в запрете на тиражирование, распространение (а в иных случаях и хранение) этих произведений.История цензуры, – как указывает Александр Николюкин, – восходит к списку неприемлемых апокрифических книг, составленному в 494 году при римском епископе (папе) Геласии I. Тысячелетие спустя при папе Павле IV в 1557 году был выпущен «Индекс запрещенных книг» («Index librorum prohibitorum») для инквизиционных трибуналов (отменен только в 1966 году). Что же касается России, то высшая духовная цензура была учреждена у нас императорским указом в 1720-м и существовала до февраля 1917 года, а первый цензурный устав принят в 1804 году, и с тех пор его требования то ужесточались (устав 1826 года), то ослабевали (устав 1828 года). Провозгласив свободу слова, Манифест 17 октября 1905 года отменил и предварительную (до выхода книги) цензуру, что не исключало возможности судебного преследования и соответственно запрета на распространение уже изданных произведений, то есть установил те цивилизационные нормы, которые в Англии действуют с 1694-го, во Франции с 1789-го, в США – согласно первой поправке к конституции – с 1791-го, а в ряде стран Европы с 1848 года.Новую эпоху в истории гонений на свободу слова открыла Октябрьская революция. И хотя существование цензуры в СССР всегда официально отрицалось, с 6 июня 1922 по 1 августа 1990 года действовало специальное учреждение (Главлит и его филиалы – обллиты и горлиты), в постоянном взаимодействии с органами партийной власти и государственной безопасности осуществлявшее контроль не только за политическим содержанием всей выпускаемой в стране печатной продукции, но и за ее моральным наполнением и эстетической формой, истреблявшее не только то, что квалифицировалось как «антисоветчина», но и так называемые неконтролируемые ассоциации, которые могли возникнуть у читателя. Цензурные установки, лишь частью вербализированные в выпускавшихся для служебного пользования инструкциях и перечнях книг, запрещенных к изданию, распространению и хранению в открытом библиотечном доступе, во-первых, были, как правило, неясны авторам и их издателям, а во-вторых, постоянно менялись с изменением политической конъюнктуры в стране (чередование «отттепелей» и «заморозков»). Так что историю русской литературы советского периода можно интерпретировать и как историю ее борьбы с цензурой, когда допускались и апелляции к высшим должностным лицам государства (см. хронику публикации рассказа А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» в журнале «Новый мир»), и обходные маневры, и усыпление цензурной бдительности, возможное «далеко от Москвы» (так, например, в журнале «Ангара» появилась «Сказка о Тройке» братьев Стругацких, а в «Байкале» их же «Улитка на склоне» и главы из книги Аркадия Белинкова о Юрии Олеше). Тем не менее цензура в подавляющем большинстве случаев побеждала, что не могло не превратить ее в объект острой ненависти со стороны и писателей, и квалифицированного читательского меньшинства.Этот героический период противоборства завершился 1 августа 1990 года, когда вступил в действие Закон СССР «О печати и других средствах массовой информации», где, в частности, говорилось: « Печать и другие средства массовой информации свободны.‹…› Цензура массовой информации не допускается». И с упразднением Главлита выяснилось, что неправомерно сводить цензуру исключительно к директивному политическому надзору за содержанием и распространением книг и что реестр возможных способов ограничить свободу авторского высказывания беспредельно огромен.Это и добровольная автоцензура – когда автор не пишет или не публикует (как вариант – откладывает публикацию) того, что сопряжено с репутационным или конъюнктурным риском. И цензура семьи, ближнего авторского круга – так, Александр Жолковский в виньетке «Акмеизм в туфлях и халате» рассказывает поучительную историю о Михаиле Зенкевиче, которому жена запрещала печатать какое-то любовное стихотворение (« Тут, – подчеркивает А. Жолковский, – важно, что именно жена, а не Жданов, Союз писателей или цензура. То есть запрет исходит не сверху, от начальства, а от того сообщества (в минимальном случае – семьи), к которому принадлежит пишущий». Продолжая перечень властных инстанций, нарушающих конституционное право на свободу распространения информации, упомянем и наследников-правообладателей (здесь выразителен пример с вдовой Сергея Довлатова, которая выиграла процесс у издательства «Захаров», выпустившего переписку ее покойного мужа с Игорем Ефимовым), и «свою» для автора тусовку, «свой» слой литературного сообщества, которые могут предать его остракизму за неосмотрительную публикацию или высказывание (см. статьи «Либеральный террор в литературе», «Партийность в литературе»). В роли цензоров могут выступать и издатели, и книготорговцы (примером чему служит отказ ряда книжных магазинов продавать романы Баяна Ширянова «Низший пилотаж» и «Срединный пилотаж»), и священнослужители (так, о. Михаил Ардов предостерегает свою паству от знакомства с поэмой Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки», а диакону Андрею Кураеву пришлось написать специальную книгу «Гарри Поттер: Попытка не испугаться», чтобы вразумить пастырей, готовых предать анафеме Джоанну Роулинг и ее сочинения), и, по-прежнему, органы государственной власти (например, Госнарконадзор, изымающий из продажи книги, заподозренные в пропаганде наркотиков). Случай, когда издательство «Лимбус Пресс» вынуждено было в 2002 году отказаться от издания уже подготовленной к выпуску книги Салмана Рушди «Сатанинские стихи», свидетельствует, что цензором могут выступить и влиятельные зарубежные силы.Таким образом, сегодняшнее положение дел в этой области правомерно охарактеризовать как неустойчивый баланс между тенденцией к осуществлению права на ничем не скованное высказывание и тенденцией к его ограничению. Что, разумеется, не устраивает ни сторонников радикального либертарианства, ни их противников. Поэтому создаются специальные издательства – такие, как «Ультра. Культура», – ставящие своей целью выпуск « запрещенных» или потенциально могущих оказаться запрещенными книг. И поэтому же к числу защитников идеи о благодетельности цензуры присоединяются уже не только Павел Басинский и Владимир Бондаренко, но и люди безусловно либеральной ориентации – например, Артём Рондарев, который в статье «Апология цензуры» заявил: « О свободе слова в основном заботятся те, кто собирается ею злоупотребить‹…› Так что если вы видите или слышите, что кто-то при вас завел разговор насчет зажимания свободы слова – смело тащите человека в съезжую. В лучшем случае человек захочет запустить в эфир интервью с Мовлади Удуговым или Усамой бен Ладеном. В худшем он захочет прилюдно почитать «Господин Гексоген». А эта вещь посильнее Мовлади будет. И ведь допляшутся, введут цензуру на полеты голого Кулика над многолюдным проспектом, и я‹…› буду ратовать за цензуру. Потому что буду уверен: всем разумным людям хватает тех слов, на которые нет никакой квоты».Тем не менее при всех оговорках и коррективах уместно взглянуть на конфликт между противниками и сторонниками цензуры как на одно из проявлений извечной литературной войны между идеологами квалифицированной и неквалифицированной читательских аудиторий. Если, по данным социологической службы «РОМИР мониторинг», 76 % россиян выступают за цензуру в тех или иных формах, то меньшинству остается либо быть снисходительными по отношению к неприемлемым для них лично формам реализации прав на свободу слова, либо придерживаться тактики добровольного самоограничения (и здесь поучительным может оказаться опыт сегодняшнего Израиля, где, как рассказывают, достаточно вставить в компьютер специальный чип с программой tora.com, и вы будете навсегда отсечены от нежелательных, «некошерных» сайтов).
